Печорин равнодушный и равносердечный. Он любил много любить, но любовь его была не такова. (с)
читать дальшеIII
Разумихин, пригнувшись, вошел в каморку и плотно затворил за собой дверь. Примерно полчаса назад Родя прекратил бредить и спал теперь спокойным глубоким сном. Разумихин тихо, опасаясь разбудить, приблизился к постели и заглянул в его лицо. Болезнь, хоть и бывшая, по словам Зосимова, нервной и не особенно тяжелой, явственно оставила на нем свой отпечаток, сделав бледным и изможденным, но это нисколько не умаляло красоты правильных черт. Более того, спящий Раскольников выглядел спокойным, расслабленным и таким открытым, каким Разумихин никогда прежде его не видел. Он привык видеть его тонкие губы сжатыми, а темные глаза - смотрящими надменно и отстраненно, так что не было ничего удивительного в том, что он позволил себе задержать взгляд чуть дольше, чем собирался.
Сегодня Раскольников должен был окончательно прийти в сознание. Разумихин и желал наступления этого момента, и чувствовал себя потерянным из-за его приближения. Доходило до того, что временами у него появлялось желание незамедлительно уйти. Его останавливало лишь чувство долга: должен же кто-нибудь проследить за выздоровлением. Родя явно нуждался в помощи, а сам он нуждался в определенности. Разумихин чувствовал, что должен узнать окончательно, чем являлся тот вечер; конечно, он понимал все, но все-таки ждал подтверждения. Чтобы поверить в такое окончательно, нужны более положительные слова; к тому же, Разумихин хотел их услышать. Он никогда не сомневался в своей способности произвести определенное впечатление, но действия Раскольникова в корне отличались от всего его прошлого опыта. Разумихин вовсе не считал случившееся чем-то ужасным и аморальным: он был довольно свободомыслящим человеком и не порицал содомию, хотя раньше и не сталкивался с ней. Дело было в самом Раскольникове. С первого дня знакомства он заинтриговал Разумихина своими замкнутостью, надменностью и несомненным умом; явное предпочтение, которое он ему оказывал, заинтересовало еще больше. Симпатия возникала медленно, но, очевидно, была взаимной. И теперь Разумихину казалось важным узнать, в какой момент она переросла со стороны Роди в нечто большее, да и во что именно?
Разумихин никогда не был склонен к самокопанию и излишней рефлексии. Обыкновенно он принимал решения быстро и окончательно, не допуская ненужных сомнений и почти никогда не сожалея о своем выборе. Чувствовал он ярко и сильно и всегда знал, что именно. Но теперь так не получалось, и неопределенность положения тяжко давила на него.
Раскольников, не просыпаясь, резко повернул голову и прошептал что-то неразборчивое. Решив в первое мгновение, что он очнулся, Разумихин отскочил к двери и схватился за ручку. Он все еще был не готов к разговору с ним и не знал, как реагировать, если повторится недавний вечер. Он не мог сказать, что произошедшее ему не понравилось совершенно, но и романтических, а тем более иных чувств к Роде он в себе не замечал. Завести интрижку было сообразно с характером Разумихина, но сейчас являлось недопустимым. К таким людям, как Раскольников, невозможно отнестись легко: они, сами глубоко увязшие в своих идеях и чувствах, затягивают и тех, кто имеет неосторожность подступиться к ним слишком близко.
Еще большее смятение в его душу вносила не полная уверенность в том, что Родя вспомнит о случившемся. Болезнь была заметна уже в тот вечер, а Разумихин слышал когда-то, что больные нервной горячкой могут и позабыть о том, что с ними происходило. Нужно объясниться, убеждал себя он. Как только Раскольников придет в сознание и почувствует в себе достаточно сил для такого разговора, это должно произойти. Разумихин твердо решил, что сделает это, но ежели Родя забудет или пожелает притвориться, что забыл, то напоминать не станет ни при каких обстоятельствах.
Разумихин вновь подошел к постели Раскольникова, и, поддавшись минутному порыву, осторожно провел рукой по темным волосам. Родя, сквозь сон почувствовав прикосновение, вздохнул и едва заметно улыбнулся. Разумихину резко захотелось дотронуться до изогнувшихся губ, которые в тот вечер...
"Нет, я не упомяну тот случай, - думал он, стремительно выходя из комнаты. - Ни в коем случае не упомяну".
IV
Дверь отворилась настежь, и в комнату вошел Разумихин.
- Экая морская каюта, - закричал он, входя, - всегда лбом стукаюсь; тоже ведь квартирой называется! А ты, брат, очнулся? Сейчас от Пашеньки слышал.
- Сейчас очнулся, - сказала Настасья.
- Сейчас очнулись, - поддакнул опять артельщик с улыбочкой.
Раскольников с глубоким удивлением и с тупым бессмысленным страхом следил за Разумихиным, принявшимся со всей своей неуемной энергией распоряжаться делами. Он решился молчать и ждать: что будет дальше? "Кажется, я не в бреду, -- думал он, -- кажется, это в самом деле... Странно, неужто он все это время со мной был?"
- Это ты, брат, хорошо сделал, что очнулся, - продолжал Разумихин, обращаясь к Раскольникову. - Четвертый день едва ешь и пьешь. Право, чаю с ложечки давали. Я к тебе два раза приводил Зосимова. Помнишь Зосимова? Осмотрел тебя внимательно и сразу сказал, что всё пустяки, - в голову, что ли, как-то ударило. Нервный вздор какой-то, паек был дурной, говорит, пива и хрену мало отпускали, оттого и болезнь, но что ничего, пройдет и перемелется. Молодец Зосимов! Знатно начал полечивать... Ну-с, так я вас не задерживаю, - обратился он опять к артельщику.
"Стало быть, и впрямь все это время со мной сидел, - думал Раскольников. - А ведь я должен был оскорбить его своими поцелуями. Как же так вышло, что он меня нашел?" Впрочем, эти вопросы не слишком тревожили его не очнувшееся до конца сознание. С каждым произнесенным Разумихиным словом на душе становилось покойнее, словно росла непреложная уверенность в том, что Раскольников действительно дорог ему, даже если не так, как хотелось бы, то как друг - определенно. Раскольников устало закрыл глаза и принялся слушать уверенный громкий голос.
- Ну, Родя, подымайся. Я тебя попридержу; подмахни-ка ему Раскольникова; бери перо, потому, брат, деньги нам теперь пуще патоки, - через несколько минут обратился к нему Разумихин и действительно принялся придерживать, приобнимая сзади за плечи.
Раскольников вздрогнул от прикосновения. На увещевания Разумихина расписаться он отвечал что-то невразумительное, не желая отвлекаться от тепла, исходящего от его рук. Раскольников старался ни о чем не думать, опасаясь преждевременно обнадежить себя, и довольно долгое время ему это удавалось. Он не полностью пришел в сознание, туман в голове еще не успел рассеяться. Должно быть, поэтому так приятно было довериться Разумихину, без раздумий, не вникая в суть вопроса подписать все, что от него требовалось, да и просто ощущать его рядом.
Вместо того, чтобы слушать разговоры, Раскольников пытался восстановить в памяти видение горячечного бреда, посетившее его еще до болезни. Кажется, то был бред: когда он, очнувшись, спросил о том Настасью, та с уверенностью заявила, что в действительности ничего подобного не было и быть не могло. Снилось же Раскольникову, будто он слышал, как внизу били хозяйку. "Нет, было и до этого что-то," - сосредоточенно припоминал он. Почему-то сон этот казался ему крайне важным. Картинки сложились в единое целое, как только Разумихин вышел из комнаты, дав хоть немного времени передохнуть от своей заботы.
Были полные сумерки, когда он очнулся из-за теплого прикосновения. Разомкнув глаза, он увидел, что это Разумихин склонился над его постелью и положил ладонь на лоб, словно измеряя температуру. Впрочем, времени, что он продержал ее там, хватило бы не только для этого, но и для самого тщательного осмотра. Лицо его в эти минуты Раскольников, как ни пытался, вспомнить не сумел. Молчали оба. Вдруг, будто бы решившись, Разумихин наклонился к лицу Роди и осторожно, но уверенно, будто пребывая в своем праве, прикоснулся губами к его губам. Раскольников тотчас ответил на поцелуй, углубляя его, но оставляя инициативу Разумихину. Он не заметил момента, когда обнял того за шею, притягивая как можно ближе к себе, также как и не услышал первого вскрика, раздавшегося с нижнего этажа. Однако к тому времени, как Разумихин разорвал поцелуй, не слышать крики стало уже невозможным. Таких неестественных звуков, такого воя, вопля, скрежета, слез, побой и ругательств Раскольников никогда еще не слыхивал и не видывал. В ужасе приподнялся он и сел на своей постели, в то время как Разумихин, пробормотав какие-то извинения, бросился к двери и выбежал в коридор. Раскольников хотел было броситься за ним, но вдруг затрепетал как лист: он узнал голос бившего; это был голос Ильи Петровича. Слышно было, как по всей лестнице собиралась толпа. "Стало быть, и ко мне сейчас придут! Стало быть, все из-за старушки той, процентщицы!" - билось у него в голове. Он хотел было запереться на крючок, но рука не поднялась... да и бесполезно! "Вот только как же... Разумихин..." - путались его мысли. Ни чуть не менее появления Ильи Петровича боялся сейчас Раскольников прихода Разумихина, но в то же время ему хотелось снова его видеть, снова ощущать прикосновение горячих губ, снова...
Вспомнившийся сон разрушил полубессознательное спокойствие, в котором пребывал Раскольников. Происходящее начало серьезно тревожить его, но значения воспоминанию о произошедшем в конторе он не предал, сочтя, что слишком преувеличил важность обыкновенного совпадения. Но до неестественного деятельная суета Разумихина стала казаться чрезмерно странной. Он признавался себе, что на месте Разумихина постарался бы избегать человека, позволившего себе столь многое. Впервые Раскольников задумался о возможной взаимности и не без удивления понял, что она его разочарует. Может, в другой момент он и не почувствовал бы этого, но он многое передумал и перечувствовал после того визита, и его отношение к Разумихину не могло не претерпеть изменений.
Раскольникову недолго удалось вытерпеть, когда тому вздумалось собственноручно покормить его супом. Помимо того, что прикосновения вызывали неловкость и заставляли злиться, что его сочли беспомощным и нуждающимся в помощи, они еще и вызывали воспоминания о тех, которые мучительно хотелось забыть. Болтовня Разумихина тоже быстро начала раздражать и без того ослабленные нервы. Еще хуже становилось от его изучающих взглядов, отслеживающих, как казалось Роде, каждое движение, каждый вдох. В какой-то момент Раскольников не удержался и отвернулся к стене, да так, что даже Разумихина покоробило.
Когда тот ушел, пообещав, правда, вернуться часа через два, Раскольников почувствовал необыкновенное облегчение. Мысли его, и без того больные и бессвязные, стали мешаться всё больше и больше, и вскоре сон, легкий и приятный, обхватил его. С наслаждением отыскал он головой место на подушке, плотнее закутался мягким ватным одеялом, которое было теперь на нем вместо разорванной прежней шинели, тихо вздохнул и заснул глубоким, крепким, целебным сном.
V
- Оставьте, оставьте меня все! - в исступлении вскричал Раскольников. - Да оставите ли вы меня наконец, мучители! Я вас не боюсь! Я никого, никого теперь не боюсь! Прочь от меня! Я один хочу быть, один, один, один!
Знакомство с Лужиным окончательно вывело его из равновесия, добавив ко всему уже бывшему осознание того, что Дуня, выходя за такого низкого и пошлого человека, действительно собралась жертвовать собой ради брата. Раскольников, не пришедший еще в себя после разговора Заметова и Разумихина об убийстве, реагировал особенно остро.
Второй раз услышанное упоминание об этом преступлении подействовало на него так же сильно, как и первое. Если совсем недавно Раскольников, вспомнив о нем, отнесся к нему как к простой случайности, то на этот раз убедить себя в этом уже не удавалось. Очевидно было, что убил не красильщик; но кто же тогда? Раз Лизавета тоже оказалась убита, убийца наверняка пришел позже, чем собирался, так же как пришел бы и сам Раскольников (возможность, что тот не выбирал время, он отмел сразу: совпадений оказалось бы слишком много). И как просто было бы объяснить поведение Разумихина, если предположить, что Раскольников в тот день не появлялся у того на квартире, а те поцелуи просто привиделись ему в горячке! Раскольников понимал, что в этой версии слишком много несостыковок: к примеру, неясно было, откуда же взялся топор, орудие убийства, а самое главное - откуда Разумихин узнал о болезни. Помимо того, такой провал в памяти казался невероятным. Но, с другой стороны, разве не видел Раскольников в бреду то, как били хозяйку?.. Стало быть, ничего нельзя было утверждать положительно. Начав думать об этом, Раскольников уже не мог остановиться. Он чувствовал, что необходимо скорейшее разрешение загадки; но единственным, кто мог дать точные сведения, оказывался Разумихин.
- Пойдем! - сказал Зосимов, кивнув Разумихину.
- Помилуй, да разве можно его так оставлять.
- Пойдем! - настойчиво повторил Зосимов и вышел. Разумихин подумал и, по видимому, собрался догонять его.
В первое мгновение Раскольников обрадовался возможности остаться наконец в покое и обдумать свое положение более определенно, но тотчас понял, что не сумеет вытерпеть наплыва сомнений. Желание сделать положение определеннее становилось непреодолимым и пересиливало даже естественные возражения против разговора с Разумихиным.
- Постой! - воскликнул Раскольников, когда тот уже собрался переступить порог. - Ты нужен мне на пару слов.
Разумихин обернулся, озадаченный резкой переменой в его словах. Несколько секунд он вглядывался в лицо Раскольникова, а затем затворил дверь и сделал несколько шагов к постели.
Раскольников молчал, не в силах заговорить. Он был зол на свою беспомощность и на всю эту неопределенность, к себе же и к Разумихину он испытывал чувство, доходящее даже до отвращения. Вся эта история уже много месяцев, с самой своей завязки вызывала у него самую отрицательную реакцию. Презрение к себе возрастало с каждой новой минутой, проведенной в мыслях о Разумихине; в то, что произошло несколько дней назад, верить и вовсе не хотелось. С чувством брезгливости к себе Раскольников отметил, что убийство старухи отталкивает его не больше, а может, и меньше произошедшего.
- Почему ты здесь? - спросил он после длительного молчания.
- Я, кажется, говорил уже... - замялся Разумихин. - Обратился в адресный стол, там мне мигом нашли, где ты квартируешь. Пришел, узнал, что ты болен, вот и решил помочь.
- Это ясно, - кивнул Родя. - Я спрашиваю о другом: зачем ты вообще принялся меня искать?
"Кажется, не помнит", - промелькнуло в голове у Разумихина. "Или хочет сделать вид, что не помнит. В любом случае, результат одинаков". Он с удивлением заметил, что от этой мысли веяло чем-то, схожим с разочарованием.
- А что еще я мог сделать? - неразборчиво бросил он себе под нос, после чего добавил увереннее и громче: - Ну да я в самом деле пойду, тебе выспаться надо, а меня Зосимов, должно быть, ждет.
Разумихин взглянул прямо в глаза Раскольникову, будто желая понять, что тот вывел из его слов, и поспешно вышел из комнаты.
Разумихин, пригнувшись, вошел в каморку и плотно затворил за собой дверь. Примерно полчаса назад Родя прекратил бредить и спал теперь спокойным глубоким сном. Разумихин тихо, опасаясь разбудить, приблизился к постели и заглянул в его лицо. Болезнь, хоть и бывшая, по словам Зосимова, нервной и не особенно тяжелой, явственно оставила на нем свой отпечаток, сделав бледным и изможденным, но это нисколько не умаляло красоты правильных черт. Более того, спящий Раскольников выглядел спокойным, расслабленным и таким открытым, каким Разумихин никогда прежде его не видел. Он привык видеть его тонкие губы сжатыми, а темные глаза - смотрящими надменно и отстраненно, так что не было ничего удивительного в том, что он позволил себе задержать взгляд чуть дольше, чем собирался.
Сегодня Раскольников должен был окончательно прийти в сознание. Разумихин и желал наступления этого момента, и чувствовал себя потерянным из-за его приближения. Доходило до того, что временами у него появлялось желание незамедлительно уйти. Его останавливало лишь чувство долга: должен же кто-нибудь проследить за выздоровлением. Родя явно нуждался в помощи, а сам он нуждался в определенности. Разумихин чувствовал, что должен узнать окончательно, чем являлся тот вечер; конечно, он понимал все, но все-таки ждал подтверждения. Чтобы поверить в такое окончательно, нужны более положительные слова; к тому же, Разумихин хотел их услышать. Он никогда не сомневался в своей способности произвести определенное впечатление, но действия Раскольникова в корне отличались от всего его прошлого опыта. Разумихин вовсе не считал случившееся чем-то ужасным и аморальным: он был довольно свободомыслящим человеком и не порицал содомию, хотя раньше и не сталкивался с ней. Дело было в самом Раскольникове. С первого дня знакомства он заинтриговал Разумихина своими замкнутостью, надменностью и несомненным умом; явное предпочтение, которое он ему оказывал, заинтересовало еще больше. Симпатия возникала медленно, но, очевидно, была взаимной. И теперь Разумихину казалось важным узнать, в какой момент она переросла со стороны Роди в нечто большее, да и во что именно?
Разумихин никогда не был склонен к самокопанию и излишней рефлексии. Обыкновенно он принимал решения быстро и окончательно, не допуская ненужных сомнений и почти никогда не сожалея о своем выборе. Чувствовал он ярко и сильно и всегда знал, что именно. Но теперь так не получалось, и неопределенность положения тяжко давила на него.
Раскольников, не просыпаясь, резко повернул голову и прошептал что-то неразборчивое. Решив в первое мгновение, что он очнулся, Разумихин отскочил к двери и схватился за ручку. Он все еще был не готов к разговору с ним и не знал, как реагировать, если повторится недавний вечер. Он не мог сказать, что произошедшее ему не понравилось совершенно, но и романтических, а тем более иных чувств к Роде он в себе не замечал. Завести интрижку было сообразно с характером Разумихина, но сейчас являлось недопустимым. К таким людям, как Раскольников, невозможно отнестись легко: они, сами глубоко увязшие в своих идеях и чувствах, затягивают и тех, кто имеет неосторожность подступиться к ним слишком близко.
Еще большее смятение в его душу вносила не полная уверенность в том, что Родя вспомнит о случившемся. Болезнь была заметна уже в тот вечер, а Разумихин слышал когда-то, что больные нервной горячкой могут и позабыть о том, что с ними происходило. Нужно объясниться, убеждал себя он. Как только Раскольников придет в сознание и почувствует в себе достаточно сил для такого разговора, это должно произойти. Разумихин твердо решил, что сделает это, но ежели Родя забудет или пожелает притвориться, что забыл, то напоминать не станет ни при каких обстоятельствах.
Разумихин вновь подошел к постели Раскольникова, и, поддавшись минутному порыву, осторожно провел рукой по темным волосам. Родя, сквозь сон почувствовав прикосновение, вздохнул и едва заметно улыбнулся. Разумихину резко захотелось дотронуться до изогнувшихся губ, которые в тот вечер...
"Нет, я не упомяну тот случай, - думал он, стремительно выходя из комнаты. - Ни в коем случае не упомяну".
IV
Дверь отворилась настежь, и в комнату вошел Разумихин.
- Экая морская каюта, - закричал он, входя, - всегда лбом стукаюсь; тоже ведь квартирой называется! А ты, брат, очнулся? Сейчас от Пашеньки слышал.
- Сейчас очнулся, - сказала Настасья.
- Сейчас очнулись, - поддакнул опять артельщик с улыбочкой.
Раскольников с глубоким удивлением и с тупым бессмысленным страхом следил за Разумихиным, принявшимся со всей своей неуемной энергией распоряжаться делами. Он решился молчать и ждать: что будет дальше? "Кажется, я не в бреду, -- думал он, -- кажется, это в самом деле... Странно, неужто он все это время со мной был?"
- Это ты, брат, хорошо сделал, что очнулся, - продолжал Разумихин, обращаясь к Раскольникову. - Четвертый день едва ешь и пьешь. Право, чаю с ложечки давали. Я к тебе два раза приводил Зосимова. Помнишь Зосимова? Осмотрел тебя внимательно и сразу сказал, что всё пустяки, - в голову, что ли, как-то ударило. Нервный вздор какой-то, паек был дурной, говорит, пива и хрену мало отпускали, оттого и болезнь, но что ничего, пройдет и перемелется. Молодец Зосимов! Знатно начал полечивать... Ну-с, так я вас не задерживаю, - обратился он опять к артельщику.
"Стало быть, и впрямь все это время со мной сидел, - думал Раскольников. - А ведь я должен был оскорбить его своими поцелуями. Как же так вышло, что он меня нашел?" Впрочем, эти вопросы не слишком тревожили его не очнувшееся до конца сознание. С каждым произнесенным Разумихиным словом на душе становилось покойнее, словно росла непреложная уверенность в том, что Раскольников действительно дорог ему, даже если не так, как хотелось бы, то как друг - определенно. Раскольников устало закрыл глаза и принялся слушать уверенный громкий голос.
- Ну, Родя, подымайся. Я тебя попридержу; подмахни-ка ему Раскольникова; бери перо, потому, брат, деньги нам теперь пуще патоки, - через несколько минут обратился к нему Разумихин и действительно принялся придерживать, приобнимая сзади за плечи.
Раскольников вздрогнул от прикосновения. На увещевания Разумихина расписаться он отвечал что-то невразумительное, не желая отвлекаться от тепла, исходящего от его рук. Раскольников старался ни о чем не думать, опасаясь преждевременно обнадежить себя, и довольно долгое время ему это удавалось. Он не полностью пришел в сознание, туман в голове еще не успел рассеяться. Должно быть, поэтому так приятно было довериться Разумихину, без раздумий, не вникая в суть вопроса подписать все, что от него требовалось, да и просто ощущать его рядом.
Вместо того, чтобы слушать разговоры, Раскольников пытался восстановить в памяти видение горячечного бреда, посетившее его еще до болезни. Кажется, то был бред: когда он, очнувшись, спросил о том Настасью, та с уверенностью заявила, что в действительности ничего подобного не было и быть не могло. Снилось же Раскольникову, будто он слышал, как внизу били хозяйку. "Нет, было и до этого что-то," - сосредоточенно припоминал он. Почему-то сон этот казался ему крайне важным. Картинки сложились в единое целое, как только Разумихин вышел из комнаты, дав хоть немного времени передохнуть от своей заботы.
Были полные сумерки, когда он очнулся из-за теплого прикосновения. Разомкнув глаза, он увидел, что это Разумихин склонился над его постелью и положил ладонь на лоб, словно измеряя температуру. Впрочем, времени, что он продержал ее там, хватило бы не только для этого, но и для самого тщательного осмотра. Лицо его в эти минуты Раскольников, как ни пытался, вспомнить не сумел. Молчали оба. Вдруг, будто бы решившись, Разумихин наклонился к лицу Роди и осторожно, но уверенно, будто пребывая в своем праве, прикоснулся губами к его губам. Раскольников тотчас ответил на поцелуй, углубляя его, но оставляя инициативу Разумихину. Он не заметил момента, когда обнял того за шею, притягивая как можно ближе к себе, также как и не услышал первого вскрика, раздавшегося с нижнего этажа. Однако к тому времени, как Разумихин разорвал поцелуй, не слышать крики стало уже невозможным. Таких неестественных звуков, такого воя, вопля, скрежета, слез, побой и ругательств Раскольников никогда еще не слыхивал и не видывал. В ужасе приподнялся он и сел на своей постели, в то время как Разумихин, пробормотав какие-то извинения, бросился к двери и выбежал в коридор. Раскольников хотел было броситься за ним, но вдруг затрепетал как лист: он узнал голос бившего; это был голос Ильи Петровича. Слышно было, как по всей лестнице собиралась толпа. "Стало быть, и ко мне сейчас придут! Стало быть, все из-за старушки той, процентщицы!" - билось у него в голове. Он хотел было запереться на крючок, но рука не поднялась... да и бесполезно! "Вот только как же... Разумихин..." - путались его мысли. Ни чуть не менее появления Ильи Петровича боялся сейчас Раскольников прихода Разумихина, но в то же время ему хотелось снова его видеть, снова ощущать прикосновение горячих губ, снова...
Вспомнившийся сон разрушил полубессознательное спокойствие, в котором пребывал Раскольников. Происходящее начало серьезно тревожить его, но значения воспоминанию о произошедшем в конторе он не предал, сочтя, что слишком преувеличил важность обыкновенного совпадения. Но до неестественного деятельная суета Разумихина стала казаться чрезмерно странной. Он признавался себе, что на месте Разумихина постарался бы избегать человека, позволившего себе столь многое. Впервые Раскольников задумался о возможной взаимности и не без удивления понял, что она его разочарует. Может, в другой момент он и не почувствовал бы этого, но он многое передумал и перечувствовал после того визита, и его отношение к Разумихину не могло не претерпеть изменений.
Раскольникову недолго удалось вытерпеть, когда тому вздумалось собственноручно покормить его супом. Помимо того, что прикосновения вызывали неловкость и заставляли злиться, что его сочли беспомощным и нуждающимся в помощи, они еще и вызывали воспоминания о тех, которые мучительно хотелось забыть. Болтовня Разумихина тоже быстро начала раздражать и без того ослабленные нервы. Еще хуже становилось от его изучающих взглядов, отслеживающих, как казалось Роде, каждое движение, каждый вдох. В какой-то момент Раскольников не удержался и отвернулся к стене, да так, что даже Разумихина покоробило.
Когда тот ушел, пообещав, правда, вернуться часа через два, Раскольников почувствовал необыкновенное облегчение. Мысли его, и без того больные и бессвязные, стали мешаться всё больше и больше, и вскоре сон, легкий и приятный, обхватил его. С наслаждением отыскал он головой место на подушке, плотнее закутался мягким ватным одеялом, которое было теперь на нем вместо разорванной прежней шинели, тихо вздохнул и заснул глубоким, крепким, целебным сном.
V
- Оставьте, оставьте меня все! - в исступлении вскричал Раскольников. - Да оставите ли вы меня наконец, мучители! Я вас не боюсь! Я никого, никого теперь не боюсь! Прочь от меня! Я один хочу быть, один, один, один!
Знакомство с Лужиным окончательно вывело его из равновесия, добавив ко всему уже бывшему осознание того, что Дуня, выходя за такого низкого и пошлого человека, действительно собралась жертвовать собой ради брата. Раскольников, не пришедший еще в себя после разговора Заметова и Разумихина об убийстве, реагировал особенно остро.
Второй раз услышанное упоминание об этом преступлении подействовало на него так же сильно, как и первое. Если совсем недавно Раскольников, вспомнив о нем, отнесся к нему как к простой случайности, то на этот раз убедить себя в этом уже не удавалось. Очевидно было, что убил не красильщик; но кто же тогда? Раз Лизавета тоже оказалась убита, убийца наверняка пришел позже, чем собирался, так же как пришел бы и сам Раскольников (возможность, что тот не выбирал время, он отмел сразу: совпадений оказалось бы слишком много). И как просто было бы объяснить поведение Разумихина, если предположить, что Раскольников в тот день не появлялся у того на квартире, а те поцелуи просто привиделись ему в горячке! Раскольников понимал, что в этой версии слишком много несостыковок: к примеру, неясно было, откуда же взялся топор, орудие убийства, а самое главное - откуда Разумихин узнал о болезни. Помимо того, такой провал в памяти казался невероятным. Но, с другой стороны, разве не видел Раскольников в бреду то, как били хозяйку?.. Стало быть, ничего нельзя было утверждать положительно. Начав думать об этом, Раскольников уже не мог остановиться. Он чувствовал, что необходимо скорейшее разрешение загадки; но единственным, кто мог дать точные сведения, оказывался Разумихин.
- Пойдем! - сказал Зосимов, кивнув Разумихину.
- Помилуй, да разве можно его так оставлять.
- Пойдем! - настойчиво повторил Зосимов и вышел. Разумихин подумал и, по видимому, собрался догонять его.
В первое мгновение Раскольников обрадовался возможности остаться наконец в покое и обдумать свое положение более определенно, но тотчас понял, что не сумеет вытерпеть наплыва сомнений. Желание сделать положение определеннее становилось непреодолимым и пересиливало даже естественные возражения против разговора с Разумихиным.
- Постой! - воскликнул Раскольников, когда тот уже собрался переступить порог. - Ты нужен мне на пару слов.
Разумихин обернулся, озадаченный резкой переменой в его словах. Несколько секунд он вглядывался в лицо Раскольникова, а затем затворил дверь и сделал несколько шагов к постели.
Раскольников молчал, не в силах заговорить. Он был зол на свою беспомощность и на всю эту неопределенность, к себе же и к Разумихину он испытывал чувство, доходящее даже до отвращения. Вся эта история уже много месяцев, с самой своей завязки вызывала у него самую отрицательную реакцию. Презрение к себе возрастало с каждой новой минутой, проведенной в мыслях о Разумихине; в то, что произошло несколько дней назад, верить и вовсе не хотелось. С чувством брезгливости к себе Раскольников отметил, что убийство старухи отталкивает его не больше, а может, и меньше произошедшего.
- Почему ты здесь? - спросил он после длительного молчания.
- Я, кажется, говорил уже... - замялся Разумихин. - Обратился в адресный стол, там мне мигом нашли, где ты квартируешь. Пришел, узнал, что ты болен, вот и решил помочь.
- Это ясно, - кивнул Родя. - Я спрашиваю о другом: зачем ты вообще принялся меня искать?
"Кажется, не помнит", - промелькнуло в голове у Разумихина. "Или хочет сделать вид, что не помнит. В любом случае, результат одинаков". Он с удивлением заметил, что от этой мысли веяло чем-то, схожим с разочарованием.
- А что еще я мог сделать? - неразборчиво бросил он себе под нос, после чего добавил увереннее и громче: - Ну да я в самом деле пойду, тебе выспаться надо, а меня Зосимов, должно быть, ждет.
Разумихин взглянул прямо в глаза Раскольникову, будто желая понять, что тот вывел из его слов, и поспешно вышел из комнаты.
@темы: классическое
-
-
07.02.2012 в 17:42-
-
22.03.2012 в 22:45