Печорин равнодушный и равносердечный. Он любил много любить, но любовь его была не такова. (с)
Стоит ли ставить точки над ё?
Фандом: Axis Power Hetalia
Персонажи: Россия, НМП
Рейтинг: G
Размер: мини
Предупреждение: а автора плохо с историей. Не надо его в это тыкать, надо его просвещать.
Глава 1
Слышу голос из прекрасного далёка,
Голос утренний в серебряной росе.
Слышу голос, и манящая дорога
Кружит голову, как в детстве карусель.
Алёша толком и не помнил, как отряд вернулся обратно в Казань. Голова кружилась, а перед глазами всё стояло и стояло лицо, полузнакомое, получужое, искажённое болью. Нет, этот человек не был первым убитым им белым. Всё совершенно иначе.
- Алёша? Ты собираешься идти? - окликнул его мягкий светлый голос. Однополчанин, Иван Брагинский, смотрел с ожиданием.
Мелькнула и скрылась в дверях казармы шинель самого замешкавшегося, не считая их, солдата.
Брагинский считался Алёшиным другом. Зачем это было ему, никто не знал; возможно, просто со скуки. Алёшу же тянуло к Ивану то, что тот оказался самым интересным собеседником, встреченным им за всю жизнь.
Впрочем, произвести впечатление на Алёшу было не так уж сложно. Его детство прошло в бедном уральском селе, а юность растратилась на тяжёлую работу на металлургическом заводе. Когда-то, пару лет назад, Алёша восхищался пропагандистами большевистской идеалогии, казавшимися ему самыми умными и блестящими людьми, которых он знал; из-за этого он и оказался в Красной Армии. Но сейчас их образы и их слова почти стрелись из памяти.
Да и куда им тягаться с Брагинским! Брагинский знал, кажется, всё. О высокой политике он говорил не в пример красочнее и убедительнее, а когда объяснял, почему коммунисты непременно победят, не поверить ему было невозможно. Он узнавал новости из любых уголков России быстрее генералов. Он, кажется, мог рассказать захватывающую историю про каждый город, в котором квартировал полк. Он знал и любил поэзию, и лицо его приобретало необычайное выражение, когда он вспоминал текучие строки. К тому же, он умел и слушать. Ване легко было рассказывать даже истории из деревенского детства, он, что редкость среди городских, чутко чувствовал природу и знал крестьянский быт. Кажется, он любил всё и всех, а с его лица почти никогда не сходила детская улыбка.
Но чувствовалось во всём: в каждом взгляде, в каждом слове и каждом движении - что-то чужое, то ли барское, то ли партийное. Алёша не знал, к какому классу можно было бы отнести Брагинского. И крестьянское, и пролетарское, и дворянское в нём было, и на интеллегента походил, а сражался, как настоящий казак. Иван никогда не рассказывал о своём прошлом. Доходило до того, что он только морщился в ответ на вопрос об отчестве. Из разговоров Алёша смог заключить лишь, что он застал революцию в Петербурге. Брагинский также признался, что коммунистом стал совсем недавно. Семьи у него, кажется, не было, и почему-то складывалось впечатление, что во всём мире не было вообще ничего. Только коммунизм, только война.
Именно это пугало Алёшу и мешало признать Брагинского своим другом: он был чужим и... незаполненным, пожалуй.
А ещё он был жестоко-равнодушен. И ничего не менялось в его лице, когда он убивал белых. Кажется, он даже не думал о них.
Впрочем, кто мог угадать, о чём он думал?
- Слезай, проклятьем заклеймённый! - снова напомнил о себе Брагинский.
Алёшу передёрнуло. Безусловно, у его друга была ещё и невероятная интуиция. Уже не в первый раз он, даже не догадываясь, о чём говорит, попадал в точку.
...Моросил дождь, мелкий, противный, смутный какой-то. Маленький Алёша, увлечённый игрой, не замечал ни холодных капель, ни слякоти, а через расплывавшиеся по земле кляксы луж просто перепрыгивал. Изморось не ливень, ребятня и не думала расходиться по домам из-за такой чепухи.
Игра намечалась новая, интересная. Алёша и еще трое мальчишек изображали крестьянский бунт, а остальные должны были представлять царских офицеров. Историю про бунт рассказала вчера странница-богомольница, которую в алёшиной избе приютили. Володя, старший брат-погодок, игру и придумал.
Всё было бы чудесно, если бы Володя не пожелал присоединиться к офицерам.
- Я вместе с тобой хочу!
- Но по жеребьёвке-то ты бунтарь! Чем тебе это не угодило? - спросил один из старших мальчиков. Ему казалось, что всё дело в роли.
- Я не хочу играть против брата!
- Но так ведь решили, - бросил Володя, удивлённый упрямством обычно тихого Алёши.
- Тогда я и вовсе не буду!.. - развернулся тот и пошёл в сторону дома, считая секунды до того, как его окликнут.
Не окликнули.
...Моросил дождь. На улице было мерзко, но всё лучше, чем оставаться в душной и шумной казарме.
Интересно, эти воспоминания были настоящими, или Алёша только что их выдумал?
В душе было пусто. Серо. Тихо.
И лицо стояло перед глазами.
Мягко подошёл и остановился рядом Брагинский. Мягко, как и всё, что он делал. Мягко, как спускал курок. Мягко, как улыбался при виде убитого белогвардейца.
- А знаешь, нельзя так, - первым нарушил молчание Алёша. - Да, за коммунизм нужно бороться, но не так. Он этого не стоит.
Брагинский вопросительно заглянул в глаза своему товарищу.
- Что-то случилось?
- Сегодня я впервые за четыре года увидел своего брата. Он белым стал.
Легче не стало. Только муторнее и темнее.
- Белый тебе не брат, - пожал плечами Брагинский. - Я думал, что-то серьезное.
Ваня бросил на Алёшу взгляд сожаления: хороший боец, хороший человек, а вот не хватает верности партии, да и из семьи, оказывается, белой - кулак, наверное. И пошёл вперёд, не замечая, что тот дёрнулся, словно от подщёчины.
Где-то там, впереди, на востоке, была белая армия, которая скоро будет разбита, за ней - Урал, выплавляющий металл такой же крепкий, как люди будущего, люди коммунизма. А за Уралом - Сибирь, просторная, великая, как расстилавшееся перед Россией будущее. А ещё дальше... А оттуда через несколько часов на землю упадут лучи восходящего солнца, красные лучи.
Ваня, забывая о лёгком головокружении, шёл туда.
Утром он вернётся к солдатам и узнаёт, что Алёша дезертировал, чуть-чуть не дождавшись рассвета.
Больше о своём товарище он ничего не услышит, но ему и так всё будет ясно.
Прекрасное делёко, не будь ко мне жестоко,
Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь!
От чистого истока в прекрасное далёко,
В прекрасное далёко я начинаю путь.
]
Глава 2
Слышу голос из прекрасного далёка,
Он зовёт меня в чудесные края.
Слышу голос, голос спрашивает строго:
А сегодня что для завтра сделал я?
Уже начинало смеркаться, когда поезд наконец появился. Последние лучи солнца будто бы прощались с его пассажирами.
Дмитрий был готов проклинать себя за то, что во времена Гражданской войны вступил в партию. Не потому, что перестал верить в идеалы коммунизма, а потому, что предстоящее дело казалось ему слишком тяжёлым бременем. Дмиртию поручили руководить отправкой прибывающих кулаков на их новые места жительства.
Все поручения были розданы, оставалось только стараться ни о чём не думать и рассеянно наблюдать, как останавливается тяжелый поезд, наполняя пространство стуком колёс и низким гудением.
- Добрый вечер. Вы Дмитрий Николаевич, если я не ошибаюсь? - вывел его из созерцательного состояния вопрос подошедшего мужчины.
Оглянувшись и окинув взглядом возникшую будто бы из ниоткуда фигуру, Дмитрий удивился, как ему удалось заметить этого человека, только когда тот окликнул его. Он выделялся и среди озабоченных делом партийцев, и среди зевак-бедняков, вылезших из своих жилищ, чтобы поглазеть на сверженных "буржуев".
Его светлая шинель приметно серела на фоне черных одежд, а шею обматывал длинный шарф. Волосы необычайного серого цвета закрывали угольные брови, у светловолосых людей указывающие на породу. А страннее всего был взгляд тёмных фиолетовых глаз, по-детски наивный и будто бы потерянный.
Дмитрий кивнул, не сводя взгляда с его лица.
- Моя фамилия Брагинский, я из Облисполкома. Мне поручено проинспектировать, как будут встречены кулаки.
- Да-да, меня предуреджали о том, что вы будете здесь.
Брагинский кивнул и отвернулся. Его взгляд устремился на кулаков, начавших выбираться из поезда.
Сложно было поверить, что когда-то они были самыми успешными и состоятельными в своих деревнях. Сейчас они выглядели так забито и подавленно, суетясь, неловко спрыгивая на перрон, оглядываясь кругом и зябко ёжась от порывов февральского ветра, что их прошлое казалось чем-то сказочно-невообразимым.
Из гудящей толпы, будто бы не способной прислушаться к голосам партийцев, выделилась одинокая фигура. Видимо, она тоже заметила Брагинского и решила обратиться именно к нему.
Это была молодая женщина с кругами под широкими отчаявшимися глазами. На руках она с видимым трудом несла девочку лет трёх. Лицо ребёнка было бледным и худым, а из груди то и дело вырывался кашель. Мать прижимала её к себе так сильно, словно боялась, что малышка расстает в воздухе.
Они остановились в шаге от внимательно наблюдавшего Брагинского. Девочка снова зашлась в кашле и никак не могла остановиться, а мать смотрела так, будто вся её жизнь зависела от него. Скорее всего, так оно и было.
Дмитрий изумлённо ахнул, когда женщина упала перед ними на колени, словно у неё внезапно подкосились ноги. Брагинский непроизвольно сделал шаг назад.
- Спасите! - всхлипнула мать. Голос был едва слышен из-за порывов ветра, но это делало его только пронзительнее. - Она всю дорогу болеет, заберите её с собой! У нас ни доктора, ни лекарств никаких нет, она же умрёт!
Именно этого Дмитрий и боялся, когда ждал остановки вагонов. Какой сильной не была бы преданность партии, оставаться равнодушным к человеческим мучениям невозможно.
- Как думаете, товарищ, мы можем что-нибудь сделать? - обратился он к Брагинскому. Глаза женщины распахнулись ещё шире от нежданной надежды.
- Разумеется, нет. Мы не можем делать исключения для кулаков.
Он не смотрит ей в лицо.
- Но... Но мы и не кулаки вовсе! - отчаянно вскрикнула мать. - Да у нас всего одна лошадь была и одна корова!
- Врёшь: ошибки исключны.
- Но Сонечка-то разве в чём виновата?
Дмитрий проводил взглядом слезу, скользнувшую по её щеке.
Отказ Брагинского был строг и сух.
...Дмитрий следил взглядом за спиной несчастной женщины, снова, несмотря на усталось, нёсшей больную дочь. Путь был долог, и девочка неоднократно переходила на руки отозвавшихся на просьбы, но мать ни на секунду не отходила от неё.
Когда женщина запнулась и чуть не упала, Дмитрий еле сдержал порыв соскочить с лошади и броситься к ней.
- А всё-таки, товарищ Брагинский, почему вы отказали той матери? - спросил он вместо этого.
- Это было нужно партии, - ответил тот, искоса взглянув на Дмитрия. - Сразу отвечаю и на следующий вопрос: нет, мне не было жаль её. Когда у человека появляются чувства, тем более, такие опасные, как сострадание, цели попадают под угрозу. Хотя бы поэтому настоящий партиец не должен сочувствовать эксплуататорскому классу.
- То есть вы призываете отказаться ото всего человеческого?
- Вы преувеличиваете, товарищ. В частной жизни мы должны - обязаны! - быть, как вы говорите, человечными. Но если сегодня вы уступили бы жалости и приняли меры для этого ребёнка, то в следующий раз она, жалость, потребовала бы большего. Единичный случай, конечно, не нанесёт стране ущерба, но если это войдёт в систему... Вам же будет лучше, если вы поймёте это как можно раньше, пока ещё не успели насовершать ошибок.
- Да, наверное, вы правы, - солгал Дмитрий.
Дальше скакали в молчании. Иван оглядывал раскинувшиеся вокруг снежные поля, казавшиеся сиреневыми в сумраке, и думал о том, что кулаки, бредущие по дороге, принесут партии огромную пользу: на их деньги будет проведена индустриализация, будет сделан еще один шаг к всеобщему благоденствию. А жертвы? Да что же, ведь это в порядке вещей. Разве не жертвовал он людьми во время освоения Сибири, чтобы владеть необозримыми пространствами и богатствами, чтобы любоваться сейчас дивной красотой вечернего неба, юного месяца, длинной, обрамлённой сияющим снегом дороги? Если что-то прекрасно и правильно, разве не нужно уметь переступать мешающее?
Усилием мысли Иван заставил себя забыть об этом и принялся рассуждать о том, какие заводы он посторит в самом ближайшем будущем и как рабочие с готовностью и радостью станут трудиться на них.
Брагинский ещё увидит труп трёхлетней малышки, не дожившей до конца перехода, и убивающуюся мать, чьи слёзы будут застывать на морозе и склеивать льдом ресницы. А о дальнейшей судьбе Дмитрия он так и не услышит. Должно быть, это к лучшему, ведь знание, что знакомого тебе человека расстреляли за кражу государственной собственности с целью облегчить жизнь кулакам, умиравшим от голода и холода в нововыкопанных землянках, могло заставить сомневаться, являлся ли твой путь верным.
Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко,
Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь!
От чистого истока в прекрасное далёко,
В прекрасное далёко я начинаю путь.
]
Глава 3
Я клянусь, что стану чище и добрее
И в беде не брошу друга никогда.
Слышу голос и спешу на зов скорее
По дороге, на которой нет следа.
Утробно гудящий полумрак цеха как никогда раньше напоминал Петру один из кругов ада. Пышущий жаром раскалённый металл, грохот, лязг, запах железа - всё это было привычно, но человек, идущий по левую руку, заставлял нервничать и путаться в собственных мыслях.
Мало того, что Иван Брагинский являлся инспектором, обязанным доложить правительству о первых успехах нововыстроенного завода... Пётр ясно видел, что это один из тех фанатично преданных делу партии романтиков, от которых можно ожидать всего, что угодно.
- Думаю, при таких темпах работы вы вполне успеете перевыполнить план, - с блеском в глазах произнёс Брагинский. Пётр кивнул, радуясь, что полумрак скрывает скептическое выражение его лица.
- Я хотел бы поговорить с рабочими, - продолжил ревизор, оглянувшись вокруг. Снующие туда-сюда люди, бледные и усталые, были раздражены работой, оглушены гулом работающих машин. Но Пётр чувствовал, что от предстоящего разговора Брагинский, не замечая очевидного, ожидал потоков восторженных речей и благодарностей за счастливую, свободную жизнь.
Он отчетливо хмыкнул и поджал губы.
- Вы работаете здесь с самого основания завода, верно, товарищ? - по-детски улыбнувшись, обратился инспектор к одному из рабочих, серому, будто бы запыленному мужчине лет сорока. Тот, явно не сообразив, кто перед ним, буркнул что-то утвердительное и вернулся к работе. Брагинский бросил на Петра кристально-чистый, вопрошающий взгляд.
- Они не хотят отвлекаться от работы, - попытался успокоить тот. В конце концов, необходимо было, чтобы у инспектора осталось наилучшее впечатление о заводе: если проблемы будут у начальства, не миновать их и старшему инженеру.
- Это похвально, - кивнул Брагинский и, похоже, тут же выкинул этот случай из головы. Он рассматривал темный цех любопытно и цепко, и Петру всё больше становилось не по себе. К счастью, осмотр рабочих помещений оканчивался, и оставалось только зайти в кабинет, чтобы гость ознакомился с бумагами.
- Кажется, я завидую вам, человеку, который может своими глазами наблюдать, как растёт и ширится один из таких вот заводов, - внезапно начал откровенничать Брагинский, усевшись на стул посетителя. Впрочем, Пётр давно уже ждал чего-то подобного. Сам он продолжал стоять, пальцы его отстукивали нервный ритм по выбеленной стене. - Я многое отдал бы, чтобы работать самому, с радостью променял бы труд умственный на труд физический. К тому же, это такое счастье для каждого рабочего - жить в нашей стране, где столько делается и столько ещё будет сделано для него!
Пётр действительно пытался скрыть скептицизм, но слишком уж искренно говорил Брагинский, слишком верил в свои слова. Пётр, честно говоря, и не думал раньше, что подобные энтузиасты действительно существуют, считая их выдумкой властей.
- Я вижу, что вы несогласны со мной, - мягкая улыбка изогнула бледные губы Брагинского, придав необыкновенным фиолетовым глазам ещё больше чего-то похожего на детскую наивность.
- Да, не согласен, - опустил Пётр голову.
- И в чём же?
Пётр действительно хотел ответить что-нибудь уклончивое, глупо ведь говорить такую правду представителю партии. Но стоило ему открыть рот, как снегопадом посыпались воспоминания, мелкие детали, мимо которых он привык проходить, не замечая, которые были незначительны и пусты по-отдельности, но вместе составляли картину полную, объёмную и страшную. Резкий запах перегара от работника, холод неотапливаемого помещения, болезненное свечение расплавленного металла, привкус железа на языке, лязг и грохот, отрывистые выкрики рабочих, мрачных и угрюмых изо дня в день...
Каждый новый образ заставлял сорваться с губ новое слово. Накипело, должно быть, да и улыбка Брагинского казалась чистой и прозрачной, как горный родник.
- Вы думаете, что рабочие должны быть вам благодарны. Вы обязываете их верить в коммунизм, который неизвестно ещё, когда наступит, и класть свои жизни на его алтарь. Да, может быть, вы действительно сделаете мир лучше, но что вы сделали сейчас? Всё как прежде: нищета, грязь, пьянство. И почему они должны любить партию, почему должны стремиться перевыполнять и без того высокие нормы? Труд ради труда? Счастье в работе? А сами вы в это верите? Вы... - Пётр резко оборвал свою речь, заметив реакцию своего гостя.
Фиолетовые глаза Брагинского потемнели, а сам он чуть ли не на первых словах вскочил на ноги. На лице не оставалось ни единого следа прежднего, детского: сейчас оно излучало силу и сдержанную ярость. Пётр никогда не был из робкого десятка, но сейчас его сердце пропустило удар. Казалось, Брагинский ударит его массивным пресс-папье, стоящим на столе, но он лишь развернулся на каблуках и стремительно вышел из кабинета.
...Через несколько недель Ваня будет возвращаться в гостиницу, вглядываясь в мутно-синий сумрак и стараясь не думать ни о чём. Но всё равно каждый раз, когда он будет проходить мимо тускло сияющего фонаря, его взор будет падать на правую руку, ту самую, что бестрепетно подписала приказ о расстреле, и отыскивать на ней следы крови. Крови, которая за полчаса до этого оросит снег, повинуясь грохоту выстрелов. Красной, красной крови.
В эту ночь он не сможет заснуть и, лёжа в душной комнате, будет говорить себе, что так и должно быть, что всегда какой-то процент населения будет оказываться изменниками, и нет ничего странного, что именно он изобличил одного из них. Ближе к утру, когда темнейший час ночи - час быка - минует, а востока коснется мимолетная тень приближающейся зари, мысли свернут к будущему. Но на этот раз оно представится Ване не светлым и безоблачным, а только лишенным тьмы. Там не будет предателей, там не будет расстрелов, там не будет тяжкой, сковывающей по рукам и ногам вины за содеянное...
А потом кровь ночи, нежная, розовая, растечется по горизонту лучами рассвета. И Ваня начнёт клясться себе, что станет лучше, что станет самой справедливой страной мира, каждый житель которого будет счастлив.
Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко,
Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь!
От чистого истока в прекрасное далёко,
В прекрасное далёко я начинаю путь.
Фандом: Axis Power Hetalia
Персонажи: Россия, НМП
Рейтинг: G
Размер: мини
Предупреждение: а автора плохо с историей. Не надо его в это тыкать, надо его просвещать.
Глава 1
Слышу голос из прекрасного далёка,
Голос утренний в серебряной росе.
Слышу голос, и манящая дорога
Кружит голову, как в детстве карусель.
Алёша толком и не помнил, как отряд вернулся обратно в Казань. Голова кружилась, а перед глазами всё стояло и стояло лицо, полузнакомое, получужое, искажённое болью. Нет, этот человек не был первым убитым им белым. Всё совершенно иначе.
- Алёша? Ты собираешься идти? - окликнул его мягкий светлый голос. Однополчанин, Иван Брагинский, смотрел с ожиданием.
Мелькнула и скрылась в дверях казармы шинель самого замешкавшегося, не считая их, солдата.
Брагинский считался Алёшиным другом. Зачем это было ему, никто не знал; возможно, просто со скуки. Алёшу же тянуло к Ивану то, что тот оказался самым интересным собеседником, встреченным им за всю жизнь.
Впрочем, произвести впечатление на Алёшу было не так уж сложно. Его детство прошло в бедном уральском селе, а юность растратилась на тяжёлую работу на металлургическом заводе. Когда-то, пару лет назад, Алёша восхищался пропагандистами большевистской идеалогии, казавшимися ему самыми умными и блестящими людьми, которых он знал; из-за этого он и оказался в Красной Армии. Но сейчас их образы и их слова почти стрелись из памяти.
Да и куда им тягаться с Брагинским! Брагинский знал, кажется, всё. О высокой политике он говорил не в пример красочнее и убедительнее, а когда объяснял, почему коммунисты непременно победят, не поверить ему было невозможно. Он узнавал новости из любых уголков России быстрее генералов. Он, кажется, мог рассказать захватывающую историю про каждый город, в котором квартировал полк. Он знал и любил поэзию, и лицо его приобретало необычайное выражение, когда он вспоминал текучие строки. К тому же, он умел и слушать. Ване легко было рассказывать даже истории из деревенского детства, он, что редкость среди городских, чутко чувствовал природу и знал крестьянский быт. Кажется, он любил всё и всех, а с его лица почти никогда не сходила детская улыбка.
Но чувствовалось во всём: в каждом взгляде, в каждом слове и каждом движении - что-то чужое, то ли барское, то ли партийное. Алёша не знал, к какому классу можно было бы отнести Брагинского. И крестьянское, и пролетарское, и дворянское в нём было, и на интеллегента походил, а сражался, как настоящий казак. Иван никогда не рассказывал о своём прошлом. Доходило до того, что он только морщился в ответ на вопрос об отчестве. Из разговоров Алёша смог заключить лишь, что он застал революцию в Петербурге. Брагинский также признался, что коммунистом стал совсем недавно. Семьи у него, кажется, не было, и почему-то складывалось впечатление, что во всём мире не было вообще ничего. Только коммунизм, только война.
Именно это пугало Алёшу и мешало признать Брагинского своим другом: он был чужим и... незаполненным, пожалуй.
А ещё он был жестоко-равнодушен. И ничего не менялось в его лице, когда он убивал белых. Кажется, он даже не думал о них.
Впрочем, кто мог угадать, о чём он думал?
- Слезай, проклятьем заклеймённый! - снова напомнил о себе Брагинский.
Алёшу передёрнуло. Безусловно, у его друга была ещё и невероятная интуиция. Уже не в первый раз он, даже не догадываясь, о чём говорит, попадал в точку.
...Моросил дождь, мелкий, противный, смутный какой-то. Маленький Алёша, увлечённый игрой, не замечал ни холодных капель, ни слякоти, а через расплывавшиеся по земле кляксы луж просто перепрыгивал. Изморось не ливень, ребятня и не думала расходиться по домам из-за такой чепухи.
Игра намечалась новая, интересная. Алёша и еще трое мальчишек изображали крестьянский бунт, а остальные должны были представлять царских офицеров. Историю про бунт рассказала вчера странница-богомольница, которую в алёшиной избе приютили. Володя, старший брат-погодок, игру и придумал.
Всё было бы чудесно, если бы Володя не пожелал присоединиться к офицерам.
- Я вместе с тобой хочу!
- Но по жеребьёвке-то ты бунтарь! Чем тебе это не угодило? - спросил один из старших мальчиков. Ему казалось, что всё дело в роли.
- Я не хочу играть против брата!
- Но так ведь решили, - бросил Володя, удивлённый упрямством обычно тихого Алёши.
- Тогда я и вовсе не буду!.. - развернулся тот и пошёл в сторону дома, считая секунды до того, как его окликнут.
Не окликнули.
...Моросил дождь. На улице было мерзко, но всё лучше, чем оставаться в душной и шумной казарме.
Интересно, эти воспоминания были настоящими, или Алёша только что их выдумал?
В душе было пусто. Серо. Тихо.
И лицо стояло перед глазами.
Мягко подошёл и остановился рядом Брагинский. Мягко, как и всё, что он делал. Мягко, как спускал курок. Мягко, как улыбался при виде убитого белогвардейца.
- А знаешь, нельзя так, - первым нарушил молчание Алёша. - Да, за коммунизм нужно бороться, но не так. Он этого не стоит.
Брагинский вопросительно заглянул в глаза своему товарищу.
- Что-то случилось?
- Сегодня я впервые за четыре года увидел своего брата. Он белым стал.
Легче не стало. Только муторнее и темнее.
- Белый тебе не брат, - пожал плечами Брагинский. - Я думал, что-то серьезное.
Ваня бросил на Алёшу взгляд сожаления: хороший боец, хороший человек, а вот не хватает верности партии, да и из семьи, оказывается, белой - кулак, наверное. И пошёл вперёд, не замечая, что тот дёрнулся, словно от подщёчины.
Где-то там, впереди, на востоке, была белая армия, которая скоро будет разбита, за ней - Урал, выплавляющий металл такой же крепкий, как люди будущего, люди коммунизма. А за Уралом - Сибирь, просторная, великая, как расстилавшееся перед Россией будущее. А ещё дальше... А оттуда через несколько часов на землю упадут лучи восходящего солнца, красные лучи.
Ваня, забывая о лёгком головокружении, шёл туда.
Утром он вернётся к солдатам и узнаёт, что Алёша дезертировал, чуть-чуть не дождавшись рассвета.
Больше о своём товарище он ничего не услышит, но ему и так всё будет ясно.
Прекрасное делёко, не будь ко мне жестоко,
Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь!
От чистого истока в прекрасное далёко,
В прекрасное далёко я начинаю путь.
]
Глава 2
Слышу голос из прекрасного далёка,
Он зовёт меня в чудесные края.
Слышу голос, голос спрашивает строго:
А сегодня что для завтра сделал я?
Уже начинало смеркаться, когда поезд наконец появился. Последние лучи солнца будто бы прощались с его пассажирами.
Дмитрий был готов проклинать себя за то, что во времена Гражданской войны вступил в партию. Не потому, что перестал верить в идеалы коммунизма, а потому, что предстоящее дело казалось ему слишком тяжёлым бременем. Дмиртию поручили руководить отправкой прибывающих кулаков на их новые места жительства.
Все поручения были розданы, оставалось только стараться ни о чём не думать и рассеянно наблюдать, как останавливается тяжелый поезд, наполняя пространство стуком колёс и низким гудением.
- Добрый вечер. Вы Дмитрий Николаевич, если я не ошибаюсь? - вывел его из созерцательного состояния вопрос подошедшего мужчины.
Оглянувшись и окинув взглядом возникшую будто бы из ниоткуда фигуру, Дмитрий удивился, как ему удалось заметить этого человека, только когда тот окликнул его. Он выделялся и среди озабоченных делом партийцев, и среди зевак-бедняков, вылезших из своих жилищ, чтобы поглазеть на сверженных "буржуев".
Его светлая шинель приметно серела на фоне черных одежд, а шею обматывал длинный шарф. Волосы необычайного серого цвета закрывали угольные брови, у светловолосых людей указывающие на породу. А страннее всего был взгляд тёмных фиолетовых глаз, по-детски наивный и будто бы потерянный.
Дмитрий кивнул, не сводя взгляда с его лица.
- Моя фамилия Брагинский, я из Облисполкома. Мне поручено проинспектировать, как будут встречены кулаки.
- Да-да, меня предуреджали о том, что вы будете здесь.
Брагинский кивнул и отвернулся. Его взгляд устремился на кулаков, начавших выбираться из поезда.
Сложно было поверить, что когда-то они были самыми успешными и состоятельными в своих деревнях. Сейчас они выглядели так забито и подавленно, суетясь, неловко спрыгивая на перрон, оглядываясь кругом и зябко ёжась от порывов февральского ветра, что их прошлое казалось чем-то сказочно-невообразимым.
Из гудящей толпы, будто бы не способной прислушаться к голосам партийцев, выделилась одинокая фигура. Видимо, она тоже заметила Брагинского и решила обратиться именно к нему.
Это была молодая женщина с кругами под широкими отчаявшимися глазами. На руках она с видимым трудом несла девочку лет трёх. Лицо ребёнка было бледным и худым, а из груди то и дело вырывался кашель. Мать прижимала её к себе так сильно, словно боялась, что малышка расстает в воздухе.
Они остановились в шаге от внимательно наблюдавшего Брагинского. Девочка снова зашлась в кашле и никак не могла остановиться, а мать смотрела так, будто вся её жизнь зависела от него. Скорее всего, так оно и было.
Дмитрий изумлённо ахнул, когда женщина упала перед ними на колени, словно у неё внезапно подкосились ноги. Брагинский непроизвольно сделал шаг назад.
- Спасите! - всхлипнула мать. Голос был едва слышен из-за порывов ветра, но это делало его только пронзительнее. - Она всю дорогу болеет, заберите её с собой! У нас ни доктора, ни лекарств никаких нет, она же умрёт!
Именно этого Дмитрий и боялся, когда ждал остановки вагонов. Какой сильной не была бы преданность партии, оставаться равнодушным к человеческим мучениям невозможно.
- Как думаете, товарищ, мы можем что-нибудь сделать? - обратился он к Брагинскому. Глаза женщины распахнулись ещё шире от нежданной надежды.
- Разумеется, нет. Мы не можем делать исключения для кулаков.
Он не смотрит ей в лицо.
- Но... Но мы и не кулаки вовсе! - отчаянно вскрикнула мать. - Да у нас всего одна лошадь была и одна корова!
- Врёшь: ошибки исключны.
- Но Сонечка-то разве в чём виновата?
Дмитрий проводил взглядом слезу, скользнувшую по её щеке.
Отказ Брагинского был строг и сух.
...Дмитрий следил взглядом за спиной несчастной женщины, снова, несмотря на усталось, нёсшей больную дочь. Путь был долог, и девочка неоднократно переходила на руки отозвавшихся на просьбы, но мать ни на секунду не отходила от неё.
Когда женщина запнулась и чуть не упала, Дмитрий еле сдержал порыв соскочить с лошади и броситься к ней.
- А всё-таки, товарищ Брагинский, почему вы отказали той матери? - спросил он вместо этого.
- Это было нужно партии, - ответил тот, искоса взглянув на Дмитрия. - Сразу отвечаю и на следующий вопрос: нет, мне не было жаль её. Когда у человека появляются чувства, тем более, такие опасные, как сострадание, цели попадают под угрозу. Хотя бы поэтому настоящий партиец не должен сочувствовать эксплуататорскому классу.
- То есть вы призываете отказаться ото всего человеческого?
- Вы преувеличиваете, товарищ. В частной жизни мы должны - обязаны! - быть, как вы говорите, человечными. Но если сегодня вы уступили бы жалости и приняли меры для этого ребёнка, то в следующий раз она, жалость, потребовала бы большего. Единичный случай, конечно, не нанесёт стране ущерба, но если это войдёт в систему... Вам же будет лучше, если вы поймёте это как можно раньше, пока ещё не успели насовершать ошибок.
- Да, наверное, вы правы, - солгал Дмитрий.
Дальше скакали в молчании. Иван оглядывал раскинувшиеся вокруг снежные поля, казавшиеся сиреневыми в сумраке, и думал о том, что кулаки, бредущие по дороге, принесут партии огромную пользу: на их деньги будет проведена индустриализация, будет сделан еще один шаг к всеобщему благоденствию. А жертвы? Да что же, ведь это в порядке вещей. Разве не жертвовал он людьми во время освоения Сибири, чтобы владеть необозримыми пространствами и богатствами, чтобы любоваться сейчас дивной красотой вечернего неба, юного месяца, длинной, обрамлённой сияющим снегом дороги? Если что-то прекрасно и правильно, разве не нужно уметь переступать мешающее?
Усилием мысли Иван заставил себя забыть об этом и принялся рассуждать о том, какие заводы он посторит в самом ближайшем будущем и как рабочие с готовностью и радостью станут трудиться на них.
Брагинский ещё увидит труп трёхлетней малышки, не дожившей до конца перехода, и убивающуюся мать, чьи слёзы будут застывать на морозе и склеивать льдом ресницы. А о дальнейшей судьбе Дмитрия он так и не услышит. Должно быть, это к лучшему, ведь знание, что знакомого тебе человека расстреляли за кражу государственной собственности с целью облегчить жизнь кулакам, умиравшим от голода и холода в нововыкопанных землянках, могло заставить сомневаться, являлся ли твой путь верным.
Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко,
Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь!
От чистого истока в прекрасное далёко,
В прекрасное далёко я начинаю путь.
]
Глава 3
Я клянусь, что стану чище и добрее
И в беде не брошу друга никогда.
Слышу голос и спешу на зов скорее
По дороге, на которой нет следа.
Утробно гудящий полумрак цеха как никогда раньше напоминал Петру один из кругов ада. Пышущий жаром раскалённый металл, грохот, лязг, запах железа - всё это было привычно, но человек, идущий по левую руку, заставлял нервничать и путаться в собственных мыслях.
Мало того, что Иван Брагинский являлся инспектором, обязанным доложить правительству о первых успехах нововыстроенного завода... Пётр ясно видел, что это один из тех фанатично преданных делу партии романтиков, от которых можно ожидать всего, что угодно.
- Думаю, при таких темпах работы вы вполне успеете перевыполнить план, - с блеском в глазах произнёс Брагинский. Пётр кивнул, радуясь, что полумрак скрывает скептическое выражение его лица.
- Я хотел бы поговорить с рабочими, - продолжил ревизор, оглянувшись вокруг. Снующие туда-сюда люди, бледные и усталые, были раздражены работой, оглушены гулом работающих машин. Но Пётр чувствовал, что от предстоящего разговора Брагинский, не замечая очевидного, ожидал потоков восторженных речей и благодарностей за счастливую, свободную жизнь.
Он отчетливо хмыкнул и поджал губы.
- Вы работаете здесь с самого основания завода, верно, товарищ? - по-детски улыбнувшись, обратился инспектор к одному из рабочих, серому, будто бы запыленному мужчине лет сорока. Тот, явно не сообразив, кто перед ним, буркнул что-то утвердительное и вернулся к работе. Брагинский бросил на Петра кристально-чистый, вопрошающий взгляд.
- Они не хотят отвлекаться от работы, - попытался успокоить тот. В конце концов, необходимо было, чтобы у инспектора осталось наилучшее впечатление о заводе: если проблемы будут у начальства, не миновать их и старшему инженеру.
- Это похвально, - кивнул Брагинский и, похоже, тут же выкинул этот случай из головы. Он рассматривал темный цех любопытно и цепко, и Петру всё больше становилось не по себе. К счастью, осмотр рабочих помещений оканчивался, и оставалось только зайти в кабинет, чтобы гость ознакомился с бумагами.
- Кажется, я завидую вам, человеку, который может своими глазами наблюдать, как растёт и ширится один из таких вот заводов, - внезапно начал откровенничать Брагинский, усевшись на стул посетителя. Впрочем, Пётр давно уже ждал чего-то подобного. Сам он продолжал стоять, пальцы его отстукивали нервный ритм по выбеленной стене. - Я многое отдал бы, чтобы работать самому, с радостью променял бы труд умственный на труд физический. К тому же, это такое счастье для каждого рабочего - жить в нашей стране, где столько делается и столько ещё будет сделано для него!
Пётр действительно пытался скрыть скептицизм, но слишком уж искренно говорил Брагинский, слишком верил в свои слова. Пётр, честно говоря, и не думал раньше, что подобные энтузиасты действительно существуют, считая их выдумкой властей.
- Я вижу, что вы несогласны со мной, - мягкая улыбка изогнула бледные губы Брагинского, придав необыкновенным фиолетовым глазам ещё больше чего-то похожего на детскую наивность.
- Да, не согласен, - опустил Пётр голову.
- И в чём же?
Пётр действительно хотел ответить что-нибудь уклончивое, глупо ведь говорить такую правду представителю партии. Но стоило ему открыть рот, как снегопадом посыпались воспоминания, мелкие детали, мимо которых он привык проходить, не замечая, которые были незначительны и пусты по-отдельности, но вместе составляли картину полную, объёмную и страшную. Резкий запах перегара от работника, холод неотапливаемого помещения, болезненное свечение расплавленного металла, привкус железа на языке, лязг и грохот, отрывистые выкрики рабочих, мрачных и угрюмых изо дня в день...
Каждый новый образ заставлял сорваться с губ новое слово. Накипело, должно быть, да и улыбка Брагинского казалась чистой и прозрачной, как горный родник.
- Вы думаете, что рабочие должны быть вам благодарны. Вы обязываете их верить в коммунизм, который неизвестно ещё, когда наступит, и класть свои жизни на его алтарь. Да, может быть, вы действительно сделаете мир лучше, но что вы сделали сейчас? Всё как прежде: нищета, грязь, пьянство. И почему они должны любить партию, почему должны стремиться перевыполнять и без того высокие нормы? Труд ради труда? Счастье в работе? А сами вы в это верите? Вы... - Пётр резко оборвал свою речь, заметив реакцию своего гостя.
Фиолетовые глаза Брагинского потемнели, а сам он чуть ли не на первых словах вскочил на ноги. На лице не оставалось ни единого следа прежднего, детского: сейчас оно излучало силу и сдержанную ярость. Пётр никогда не был из робкого десятка, но сейчас его сердце пропустило удар. Казалось, Брагинский ударит его массивным пресс-папье, стоящим на столе, но он лишь развернулся на каблуках и стремительно вышел из кабинета.
...Через несколько недель Ваня будет возвращаться в гостиницу, вглядываясь в мутно-синий сумрак и стараясь не думать ни о чём. Но всё равно каждый раз, когда он будет проходить мимо тускло сияющего фонаря, его взор будет падать на правую руку, ту самую, что бестрепетно подписала приказ о расстреле, и отыскивать на ней следы крови. Крови, которая за полчаса до этого оросит снег, повинуясь грохоту выстрелов. Красной, красной крови.
В эту ночь он не сможет заснуть и, лёжа в душной комнате, будет говорить себе, что так и должно быть, что всегда какой-то процент населения будет оказываться изменниками, и нет ничего странного, что именно он изобличил одного из них. Ближе к утру, когда темнейший час ночи - час быка - минует, а востока коснется мимолетная тень приближающейся зари, мысли свернут к будущему. Но на этот раз оно представится Ване не светлым и безоблачным, а только лишенным тьмы. Там не будет предателей, там не будет расстрелов, там не будет тяжкой, сковывающей по рукам и ногам вины за содеянное...
А потом кровь ночи, нежная, розовая, растечется по горизонту лучами рассвета. И Ваня начнёт клясться себе, что станет лучше, что станет самой справедливой страной мира, каждый житель которого будет счастлив.
Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко,
Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь!
От чистого истока в прекрасное далёко,
В прекрасное далёко я начинаю путь.
@темы: странное от слова "страна"
-
-
20.11.2011 в 16:01кулаков никто не гнал "по этапу" - т.е. пешком по холоду в другой город. Так переводили преступников и декабристов в Сибирь (подробнее об этом у Некрасова в "Русских женщинах"). Их цивильно возили в поездах - в случае ссылки в другой город, либо не возили вообще - в случае оставления в своем городе.
Смертность: По сообщению Нач. Сиблага ОГПУ, из состава прибывших из Сев. Кавказа в Новосибирск эшелонов трудпоселенцев №№ 24, 25, 26, 27, 28 и 29 общей численностью в 10185 человек умер в пути 341 человек, т.е. 3,3%, в том числе значительное количество от истощения.15)
Естественная смертность в СССР на 1925 год составляла 2,3-2,7%.16) На этом фоне, повышение смертности на 1-0,6% выглядит вполне нормальным, учитывая тяжелые условия всей страны в целом (конец гражданской войны).
Подробнее про выселение кулаков
Стахановское движение пропагандировалось, но никто не заставлял перевыполнять планы. Ну и перевыполнение материально поощрялось, разумеется
Да и люди были порадостней - в конце концов, советская власть принесла в жизнь рабочих большие перемены к лучшему:
Для всей страны
Для страны в мировом масштабе
К тому же, 5-дневная рабочая неделя, 8-часовой рабочий день, равные права для женщин и других национальностей ВПЕРВЫЕ В МИРЕ были введены в 1917. Плюс няшки в виде бесплатных медицины и образования, пенсий и отпусков за счет предприятия, бесплатного жилья... Да, рабочим было, чему радоваться
вот тут поподробнее
Понимаете, до революции этого не было ВООБЩЕ. Мне вот трудно представить. У Джека Лондона, кстати, в "Людях дна" хорошо описывается жизнь рабочих.
Аж волосы дыбом.
А вообще я рада, что вы раскрываете тему взаимоотношения наций и людей. Очень интересная тема
-
-
20.11.2011 в 16:06