Опять на основе образа той субличности. Немножко фема.
читать дальше
Бесснежная земля, промерзшая, кажется, на много верст вниз, не скрипит под ногами. Скучно-синее небо, безмятежное, чистое, доводит до судорог ненависти.
- А я тебя - нет. Счастливого Нового года.
Голос, прозрачный и холодный, как заиндивевшее стекло, бестрепетно чеканит медяки слов. Короткие - чтобы не подскользнуться - шаги ускоряются. Одеревенелые с мороза пальцы нервно, суматошно, промахиваясь мимо кнопок, отключают телефон.
"Зачем был этот показной цинизм?" - бьется в ушах раздражение, самоедская злоба, которую хочется вытрясти из себя, выреветь, швырнуть телефоном об стену. Побелевший от дыхания мех воротника нежно гладит лицо. Шаг срывается, переходит в бег: несоответствие этой ласки и внутреннего уродства, неэвклидовой геометрии мыслей, - разрушает. "Глупо, глупо, глупо, - ритмичный пульс. - Неестественно, эгоистично, искаженно. Глупо!"
Руки дрожат - от холода - доставая ключи. Черная дыра подъезда затягивает серый силуэт.
*
Вечер задыхается, вечер захлебывается омерзительным чувством праздника, обидой на то, как счастливы все вокруг. Двери закрыты. Запахи родительских салатов текут сквозь щели, и мерещится в них что-то унизительное, презрительное.
"Глупо, глупо, глупо," - глупо стучит сердце. Мечтается до тумана перед глазами, мечтается упасть на колени перед той, захлебываться слезами, исцеловывать персты. Тонкая линия рта искажается колючей, недоброй усмешкой - пафосно, ненастояще. Прощать - всего лишь тешить самолюбие; примиряться - всего лишь прощать. Извиняться - зло, не извиняться - зло.
Зеркало отражает гордые изогнутые брови, черные супротив светло-серой косы; замерзшие угольки глаз и теплые плечи. Мраморную шею рассекает синяя бьющаяся жилка. Бледные губы. Испуганный взмах ресниц.
Каждый человек нравственен до тех пор, пока делает то, что считавет нравственным. Если он видит в каждом своем движении только ложь и эгоизм, его душа мертва.
Пальцы листают Евангелие. Пальцы листают исчитанный томик Достоевского. Уравнения, вся точность и разумность математики, не приносят привычного успокоения.
- Нет, нет, я не буду праздновать.
Месяц спать по четыре часа в сутки. В новогоднюю ночь не дождаться курантов.
Продайте мне мертвые души! Бог умер. Молилась ли ты на ночь, Дездемона?
Снотворное, туман, бред.
Морфей - и морфий.
Гипнос, близнец Танатоса.
*
Глаза распахиваются. Свет льется из широкого окна. Новый год, новое утро, новый блеск зеркал - и ясное, воздушное, что врывается в душу, искрясь и переливаясь. Все еще спят, тишина, свежая, новая, звенит, тело легко, энергия готова расплескаться от любого неловкого движения. И чудится, что теперь - по-другому, что ночь была волшебной, что не осталось больше ни сомнений, ни притворства. А на измерзшей почве сладким творогом лежит снег, пушистый, как меховой воротник. В по воздуху - снежинки, и каждая - танцующий бог, в которого только и стоит верить...
Дыхание обрывается. Эйфория доходит до высшей точки и - гаснет. Блеск расширившихся зрачков гаснет.
Серый, твердый асфальт. Безжизненная черная почва. Холодно, холодно... Насмешливое солнце на голубом стерильном фоне.
Потухают последние огоньки надежды. Кресло медленно продавливается под тяжестью тела.
Глупо, глупо, глупо...